ЕСТЬ ЛИ ПОРОХ В ПОРОХОВНИЦАХ?

ЕСТЬ ЛИ ПОРОХ В ПОРОХОВНИЦАХ?

В СССР технологичес­кий индустриальный прорыв потребовал мобилизации всех ре­сурсов. Страна прода­вала за рубеж все, что можно было продать, держала население на голодном пайке, а средства тратила на закупку станков, машин, строительство заводов и электростанций. Параллельно потребовалось развивать сис­тему образования и науку — тоже пожертво­вав многими общественными благами.

Сейчас мы живем в другом государстве, и по понятным причинам мобилизационный сценарий уже не сработает. Тем не менее, задачи технологического перевооружения вновь на повестке дня: сырьевая экономика делает страну слишком зависимой. У полити­ков не сходят с языка слова «модернизация» и «инновации», и представители бизнеса опасаются, что их поведут в «экономику знаний» в полуприказном порядке.

Переход к инновационной экономике в России можно рассматривать как проект — Модернизация России». Для его реализа­ции одинаково важны три компонента: люди, деньги и организационно-политические усилия государства. Нынешнее состояние каждого из этих трех ресурсов анализируют участники виртуального круглого стола: Анна Белова, Ольга Наумова, Леонид Гохберг, Дмитрий Ливанов и Давид Ян. Ведущая — Евгения Чернозатонская.

Люди

Достаточно ли у России чело­веческих и интеллектуальных ресурсов, чтобы затевать столь масштабную программу?

Анна Белова: в России активная часть обще­ства уже поняла, что благополучие страны, да и государственный суверенитет России через несколько десятков лет во многом будут зависеть от того, насколько мы успеем модернизировать производство и изменить экономическую модель — с сырьевой на инновационную. Эта часть общества и есть социальный ресурс модернизации.

Ольга Наумова: Я достаточно высоко оцениваю интеллектуальный потенциал нашей страны. Но вопрос не о возможностях, а о реалиях сегодняшнего дня — особенно в производственной компании.

Люди — ресурс, который невозможно заме­нить в короткие сроки, как, скажем, станки. Тре­буются годы обучения и, конечно, практическая работа в команде над конкретной задачей. От того, в какой бизнес-среде сформировался специалист, зависит очень многое. Сейчас на предприятиях большинство работников пас­сивны: для любого действия они ждут приказа, берут под козырек, а потом долго объясняют, почему не получилось. Качество выполнения проектов — даже по старым, уже известным технологиям — низкое. Что уж говорить об инновациях. Не хватает менеджеров проектов, которые способны внедрить, что бы то ни было. Также мало коллективов, умеющих дисципли­нированно работать.

Где набрать людей, способных осуществлять технологическое пе­ревооружение? Стоит ли полагать­ся на нашу систему образования?

Ольга Наумова: Система подготовки инжене­ров неадекватна современным технологиям, и уж тем более инновациям. А все дело в том, что очень мало осталось профессуры. Зачастую курс в вузе ведет совсем немолодой человек, которого просто некем заменить. У него хотя бы базовые знания сильные, хотя, конечно, в современных технологиях и системах он не всегда хорошо подкован. Так универси­теты решают кадровые проблемы, потому что молодежь, во-первых, в преподаватели неохотно идет, а во-вторых, не имеет опыта. Промышленные предприятия вносят лепту в систему образования: доплачивают студентам технических вузов, чтобы повысить привлека­тельность «своих» специальностей и увеличить конкурс, открывают специальные программы в университетах, устраивают курсы повышения квалификации, профильные конференции и семинары. Образовательные инициативы сейчас затевают очень многие, порой самые неожиданные представители промышленных отраслей. Потому что дефицит квалифициро­ванных кадров ощущают все.

Давид Ян: По моему мнению, собственными интеллектуальными ресурсами нам не обойтись. И дело не в том, что наши люди неспособны учиться, просто, как мы знаем, образованию и науке в последние десятилетия не уделялось должного внимания, многие ученые, профес­сора и студенты уехали за рубеж. Поэтому, прежде всего, нужно создать условия для при­тока лучших умов. Систему образования надо сделать открытой: набирать и профессоров, и студентов из-за рубежа. В Советском Союзе строили наукограды: Черноголовка, Зеленоград, Новосибирский Академгородок и прочие. Туда съезжались ученые и студенты не только из Рос­сии, но из Армении, Грузии, Казахстана, других республик. Сегодня Россия может «произвести» не более 50 тысяч высококлассных инженеров в год и они рассредоточены по всей стране, а для инновационного поворота нам надо гораз­до больше — как минимум 100 тысяч, причем за короткое время и на компактной террито­рии. (Для сравнения скажу, что в Силиконовой долине Калифорнии сейчас работает более 1 млн. человек.) Поэтому, следуя мировой прак­тике, специалистов надо привлекать отовсюду: из Индии, Китая, Пакистана, бывших союзных республик и других стран. Но для этого нужно сломать железный занавес вокруг нашей страны: дать возможность иностранным специалистам быстро получить визу, построить или арендо­вать себе здесь дом, взять кредит или ипотеку. И тогда, как и в ведущих инновационных цент­рах мира, 80% всех запатентованных изобрете­ний будет сделано приезжими.

Сейчас самые сильные выпускники универ­ситетов со всего мира едут в США и в Европу. Если в России будут созданы условия для жизни и работы, они поедут и сюда тоже. Главное — как следует разрекламировать наши центры инноваций, чтобы о них узнали в Китае, в США, в Ливане — везде. Создать сильный брэнд Рос­сии как страны, где можно реализовать свои творческие замыслы, — и люди потянутся. Дальше, увидев, что ученым и инженерам есть чем заняться в нашей стране, юное поколение, начиная со школьников, переориентируется с бездумного досуга на учебу, вернется пре­стиж знаний, в университеты будут поступать сильные студенты. А где хорошие студенты, там и лучшие профессора. Рейтинги университетов поднимутся, им будет уже легче привлекать са­мых талантливых студентов и преподавателей из-за рубежа. Так утечку мозгов мы повернем вспять.

Деньги

Как в проекте инновационного развития должны распределяться затраты? За что должен платить бизнес, а за что — государство?

Давид Ян: В мировой практике финансирова­ние инноваций проходит в несколько этапов: первые деньги — скажем, 10 или 40 тысяч долларов — изобретатель получает от семьи и друзей и тратит их на создание прототипа. Это период, когда изобретателю не от кого ждать помощи, кроме тех, кто его лично знает и верит в него. Затем приходит черед бизнес-ангелов — частных инвесторов, которые соз­дали уже не один бизнес, продали его и хотят поучаствовать в успехе других. И уже за ними, на третьем этапе к финансированию подклю­чаются венчурные компании.

В России ситуация иная. У нас не всякий изобретатель наберет 10—40 тысяч «подъ­емных» у знакомых, да и бизнес-ангелы еще не народились. Слишком мало людей успело вырастить свой бизнес и продать его. Полу­чается, что государство (Российская Венчур­ная Компания, другие государственные фон­ды) должно восполнить отсутствующее звено в этом «биологическом цикле» и взять на себя, в том числе ранние этапы финансирования инноваций: «семейный» этап и инвестиции бизнес-ангелов, подобно тому как в Израиле это сделал государственный фонд Уогта.

Другая особенность российского бизнеса заключается в том, что у нас крупный бизнес не склонен к рискованным инвестициям, свя­занным с инновациями. Представим себе топ-менеджера корпорации — честного хорошего парня. Он отвечает перед советом директоров и инвесторами за эффективность работы пред­приятия и отлично понимает, что инвестиции в инновации не улучшат финансовые показатели в краткосрочном плане. Ведь инвестиции в инновации часто далеко не сразу снижают издержки и повышают прибыль.

У крупнейших западных компаний, вроде Intel, Motorola, — свои венчурные фонды, со своими правилами инвестиций. Эти подраз­деления выведены из общей системы оценки эффективности. Известно, что из десяти инно­вационных предприятий в среднем девять не выйдут на планируемые показатели. Значит, риск немалый, но крупные западные компании существуют уже десятки лет и мыслят другими горизонтами. Они понимают: чтобы быть на шаг впереди конкурентов, нужно постоянно финансировать разработку новых технологий.

Наверное, на формирование подобного под­хода в России потребуется время.

Анна Белова: Сейчас много способов вло­жить деньги с гарантируемым возвратом, а инновации — это всегда риск для собствен­ника. Государство может разделить этот риск и стимулировать инновационные проекты путем прямого софинансирования или долгосрочного государственного заказа, введения налоговых льгот, учреждения исследовательских центров или совместно используемых лабораторий.

И так происходит во всех технологически раз­витых странах. Например, правительство США инвестирует миллиарды долларов в разработку чистых угольных технологий, новых газовых турбин, строительство эффективных сверхкри­тических энергоблоков. В России на это деньги не выделяются, а без участия государства, в одиночку бизнес не осилит капиталоемкие прорывные технологии.

Для угольщиков, в частности для СУЭК, ин­новации целесообразны, если их внедрение экономически обоснованно, повышает эф­фективность, безопасность и экологичность. Например, на одной из наших шахт успешно ра­ботает новая для российской угледобывающей отрасли система утилизации шахтного метана. Суть ее в том, чтобы использовать попутный газ для производства тепловой и электрической энергии. Обычно этот газ либо просто выбрасы­вается в атмосферу системами дегазации, либо сжигается. У нас он обеспечивает до 30% энер­гопотребления производственных объектов, к тому же ощутимо увеличивает эффективность систем дегазации.

Или, скажем, переработка и обогащение различных видов угля, изменение его свойств, то есть диверсификация по типам угля, получаемого, по сути, из одного месторожде­ния. Эту задачу сейчас решают угольщики всего мира, инвестируя в собственные мощности, то есть, закупая лучшие мировые технологии для собственного предприятия. Еще один путь к инновациям для крупной фирмы — выступить в качестве венчурного инвестора, который дает импульс к зарождению тех или иных произ­водств на базе собственного продукта, чтобы потом взаимодействовать с собственниками этих производств на коммерческих или парт­нерских условиях. В последнем случае венчур­ный инвестор получит роялти за созданные технологии и самое главное — обеспечит рост спроса на свою продукцию.

Давид Ян: В Силиконовой долине Калифорнии доля военного госзаказа на полупроводни­ки вначале была решающей и составляла около $0,5 млрд. в год. Большой госзаказ гарантировал рабочие места для ученых и инженеров и стал катализатором притока мозгов и частного капи­тала. И сейчас госзаказ не только не сократил­ся, но увеличился до $ 4,5 млрд. Хотя частные инвестиции на территории Силиконовой доли­ны в США сегодня уже на порядок превышают государственный и составляют более 30 млрд. долларов в год.

Дмитрий Ливанов: Я полагаю, что реализа­цией конкретных инновационных проектов должен заниматься бизнес, на собственные средства, привлекая какие-то высокорисковые инвестиции. Это не означает, что государство не может принимать участие в этих проектах, но инициатива должна исходить от промыш­ленных предприятий, они же должны брать на себя и основной риск. Опыт подсказывает, что государство не обладает достаточной квали­фикацией для того, чтобы трезво оценить как технологические, так и финансовые риски тех или иных инноваций. В этом смысле государст­во как инвестор, особенно инвестор высокоискованных проектов, — крайне неудачный вариант.

Леонид Гохберг: Государство должно финансировать инновации только в от­раслях, связанных с национальной безо­пасностью, экологией, здравоохранением и другими секторами социальной сферы. Инновационную активность бизнеса государство, как правило, стимулирует лишь косвенно. Но вот в прессе появи­лась цифра: в российском бюджете 1 триллион рублей выделен на поддержку инновацион­ной деятельности. Что это за расходы? Если присмотреться, сюда отнесены и поддержка профессионального образования, и субсидирование высокотехнологичных секторов. У нас само государство инновации часто путает с научно-изобретательской деятельностью. Надо четко разграничивать: инновации — это то, что реализуется на рынке, а все остальное — пред­шествующая, сопутствующая, вспомогательная деятельность, сопряженная с ними.

Политика

А какой должна быть политика государства, если оно хочет, чтобы частный бизнес активнее внедрял новые технологии?

Леонид Гохберг: По сути это не одна какая-то политика, а динамичная policy mix. У нас вро­де бы присутствуют разные компоненты этой смеси: налоговые льготы для инновационных предприятий, технопарки, бизнес-инкубаторы, особые зоны и т.п., но содержательно это совсем иное, нежели в странах — лидерах инноваций. Каждый из этих компонентов донельзя бюро­кратизирован. Например, налоговые льготы для инновационной деятельности. Админист­рирование этих вычетов настолько неопреде­ленно и рискованно, что, по данным опросов, компании не обращаются за ними, опасаясь последствий.

В официальной риторике часто подменяют понятия — технологические инновации сводят к ИТ, электронике, прочему хайтеку. Но иннова­ционная деятельность ведется в самых разных секторах, в низко- и среднетехнологичных, таких как пищевая промышленность и стройма­териалы, металлургия. Более того, это весьма наукоемкие инновации, там прорывы могут быть еще более серьезными, чем в хайтеке.

Анна Белова: Прежде всего, государство должно обеспечить в экономике конкурентную среду. Сейчас компании не слишком заинтере­сованы в том, чтобы их продукт был конкурен­тоспособным, а ведь именно конкуренция — ос­новной двигатель инноваций в мире. У нас же пока в большинстве случаев бизнес выше всего ценит не инновации, а административный ре­сурс. Ситуация, когда лоббистскими усилиями можно продвигать неконкурентный по всем параметрам товар, оказывается серьезным тормозом для любых инновационных измене­ний. Помимо конкуренции, я бы назвала еще такие существенные факторы, как прозрачность и подконтрольность обществу регуляторов и борьба с коррупцией.

Моментально перепрыгнуть из сырьевой мо­дели развития в инновационную невозможно. Это ни у кого не получалось, значит, эта цель должна быть скорректирована. Сегодня, когда в России свыше 60—70% валового внутреннего продукта производится в энергетических отрас­лях, вполне резонно стремиться не к суперин­новациям, а к комплексной технологической модернизации энергетического сектора — при поддержке государства.

Дмитрий Ливанов: Но страна не может не заниматься инновациями, и бизнес это осозна­ет. Единственная перспектива России — занять рыночные ниши, связанные с производством продукции более высоких переделов. Потому что конкурировать по уровню затрат, связанных с рабочей силой, энергоресурсами и так далее, с Китаем, например, уже практически невоз­можно. То есть ситуация для России тупиковая. Надо искать выход на другой уровень, с более высокой добавленной стоимостью, обусловлен­ной интеллектуальным вкладом. Мне кажется, во всех отраслях — что в металлургии, что в сфере информационных технологий — оди­наковая ситуация: работать за меньшие деньги, чем в Индии, наши программисты не будут.

Задача государства — не только в том, что­бы повысить спрос на инновации со стороны отечественного бизнеса, но и в том, чтобы улучшить отечественное предложение. Основ­ная причина нашего отставания — в стране отсутствует наука как инструмент создания эффективных и коммерчески обоснованных новых технологий. У нас огромное количество государственных научных организаций. Они слабо связаны с бизнесом, да и вообще с реаль­ной жизнью, преуспели только в потреблении государственных бюджетных средств. Новых технологий они не производят. Поэтому надо поменять научную политику и систему управ­ления наукой.

Доклад Института современного развития связывает инновационность с либеральными ценностями и развитием гражданского обще­ства. Действительно ли есть такая зависимость?

Анна Белова: тезис о том, что модернизация возможна только в условиях либерального общества, мне, математику по базовому обра­зованию, представляется спорным. Ведь если есть пример, который опровергает постулат, значит, постулат неверен. А у нас примеров не­сколько: модернизация послевоенной Японии, Юго-Восточной Азии, Китая, где общество не было либеральным. Но, в целом, я, безусловно, согласна, что любая жестко консолидирован­ная, авторитарная структура очень консерва­тивна и всегда сопротивляется изменениям. Для того чтобы в стране на смену дискуссии о необходимости модернизации пришли реаль­ные изменения, должны произойти системные сдвиги в сознании правящих элит и в модели взаимоотношений государства и бизнеса.

Леонид Гохберг: убедительных примеров инновационных и при этом тоталитарных стран не существует. Япония и Южная Корея — достаточно демократические государства. Что касается Китая — сразу скажу, что ни мы, на западный мир до конца не понимают, что там происходит. Нет достоверной статистики: офи­циальная картина сильно приукрашена. По-ви­димому, не менее 80% инноваций Китая — по­просту локализация иностранных технологий.

Кстати, наши исследования инноваций в России показывают, что компании с иностран­ным участием — в какой бы то ни было фор­ме — более эффективны и более инновацион­ны. С прямыми иностранными инвестициями приходят новые технологии, новые компетен­ции. Они нанимают более квалифицированных людей, быстрее обучают персонал.

Ольга Наумова: Я как социолог по образованию скептически отношусь к теориям гражданского общества, которые пытаются до­казать, что демократизация и есть та волшебная пилюля, которая приведет нас к успеху по всем направлениям. Когда на диаграммах статистики нам показывают, что больше всего инноваций в тех странах, где достигнут наивысший уровень демократии, я вижу, что это — из разряда натя­нутых причинно-следственных связей. Просто это более богатые страны. В них и то и другое на высоте.

Поможет ли проект российской Силиконовой долины в Сколково продвинуть разработки инноваций и повысить на них спрос?

Давид Ян: У меня вызывает сомнения выбор места. В Силиконовой долине США 60 лет назад одним из стимулов для строительства лабора­торий стала дешевая земля. В Сколково земля, а значит и строительство лабораторий и жилья для экспатов, обойдется слишком дорого, и мы потеряем конкурентное преимущество даже по сравнению с Калифорнией. Если уж стро­ить в Подмосковье, то лучше в Долгопрудном, поближе к Физтеху, где самые сильные студен­ты и выпускники. Возможно, второй центр имеет смысл открыть в Татарстане, недалеко от Казани, там есть готовый технопарк и хоро­ший аэропорт. Конечно, как и в Московском регионе, в Татарстане из местных жителей не удастся собрать критическую массу ученых, но иностранцам ведь все равно, куда переезжать: в Москву или в Казань. Важно, чтобы строить лаборатории и жилье было выгоднее, чем в Европе — с точки зрения цены недвижимости и налогов.

С другой стороны, проект Сколково может помочь обкатать модель создания особых ви­зовых и налоговых условиях для иностранных и российских специалистов и компаний. Если, конечно, такие условия заработают на деле, а не на бумаге.

Леонид Гохберх: В Сколково мы пытаемся реализовывать некий проект, не определив ни его рынки, ни цели. В США Силиконовая долина выросла естественным образом, в том регионе, где для этого были лучшие условия — известные университеты с огромным объемом исследова­ний. Затем действовал спинофф эффект — от университетов отпочковывались предприятия. Живя и работая рядом, ученые и бизнесмены выстраивали разнообразные связи. Этот опыт не удалось повторить никому, даже в США. Без­условно, помогать выращивать инновационный бизнес надо, но создавать его сверху — проб­лематично. Что мы там будем разрабатывать и куда, потом девать? Почему выбраны именно эти направления? Кто изучал их будущее? Ка­ковы технологические долгосрочные тренды? А как конкурирующие страны и есть ли в Рос­сии потенциал на этих направлениях? Эти во­просы профессионально не изучали не только ученые, но и венчурные капиталисты.

Государство может приказным путем при­влечь в Сколково олигархов, но всего раз или два. Можно их до поры до времени нагибать, но потом все захиреет.

Анна Белова: Все зависит от того, какую за­дачу мы решаем в Сколково. Если мы хотим по­казать небольшой успешный пилотный проект, тогда можно начинать с созданного директивно анклава с эксклюзивными условиями. Хотя это и потребует серьезных капиталовложений со стороны государства, но зато будет продемонст­рировано, что подход работает. В этом есть резон: только положительный пример вызовет реакцию среды. Бизнес посмотрит — получи­лось? Значит, и мне стоит попробовать. Но в масштабе государства, таким образом, эконо­мическую машину не развернешь. Инноград может стать первым импульсом, а дальше нужен комплексный подход. Единственный способ реально двинуться в направлении инноваций — сформировать конкурентную бизнес-среду.

Анна Белова — директор по стратегии и корпоративному развитию СУЭК.

Леонид Гохберг — первый проректор Государственного университета — Высшая школа экономики, директор Института статистичес­ких исследований и экономики знаний.

Ольга Наумова — директор по сорто­вому прокату и метизам НЛМК, генеральный директор ООО «НЛМК-Сорт».

Дмитрий Ливанов — директор Государствен­ного технического университета «Мос­ковский институт стали и сплавов».

Давид Ян — основа­тель и председатель Совета директоров компании ABBYY.