Рожденные подражать

Механизмы согласия, сопереживания и сотрудничества встроены в наше сознание на клеточном уровне.

Почему мы плачем или смеемся вместе с героями фильма? Почему сочувствуем чужому горю? Как, едва взглянув на лицо коллеги утром, угадываем, в каком он настроении? Что это за психический механизм, благодаря которому мы можем понимать мотивы и намерения других людей, подражать им, перенимать их навыки, а в детстве — усваивать родной язык?

На протяжении столетий ученые: философы, психо­логи, лингвисты — задавали себе подобные вопросы. Ответы на них были в основном умозрительными, ведь не существовало точных методов, позволяющих «увидеть», что происходит с нашим сознанием в той или иной ситуации. Сформировались две мощные ги­потезы, которые с 1970-х годов разделяло все больше ученых. Во-первых, запрограммированность челове­ческой психики. С середины XX века ученые разных специальностей искали и получали подтверждения того, что в человеке генетически заложены не только здоровье и долголетие, но и мораль, способности, интеллект, универсальная структура языка. Тридцать лет назад великий лингвист Ноам Хомский и столь же великий детский психолог Жан Пиаже провели дебаты и в книге «Language and Learning* опубликовали их стено­грамму. Как ни странно, то были деба­ты людей, абсолютно согласных друг с другом: каждый данными своей науки доказывал миру, что умение говорить и понимать чужую речь врожденно. Ребенок усваивает родной язык, не подражая речи взрослых, а заполняя готовые структурные ячейки мозга конкретными словами, интонация­ми и грамматикой. Действительно, легкость, с какой неразумный двухлет­ний малыш овладевает языком, а то и двумя, кажется невероятной всем, кто пытается достичь этого в зрелом возрасте.

Во-вторых, начиная с Декарта фи­лософы представляли человеческое мышление как полностью само­достаточный внутренний процесс. Способность понимать действия и душевное состояние других объ­ясняли так: мы воспринимаем ин­тонацию, движения или выражение лица человека, затем анализируем и интерпретируем, основываясь на собственном опыте. То есть всякий раз делаем логический вывод по аналогии. Например так: «Даже если в комнате прохладно, я потею, когда волнуюсь. Мой собеседник покрылся испариной, значит, у него не все в порядке».

Если бы это было так, разве мы угады­вали бы чувства и даже намерения дру­гих людей с такой легкостью? И почему, наоборот, этой способности лишены

Евгения Чернозатонская — старший редактор «НBR— Россия». люди, страдающие аутизмом, — воз­ражает нейропсихолог Марко Якобони в своей книге «Mirroring People: The New Concept of How We Connect with Others». В арсенале его науки есть средства визуализации мозга — те самые объективные методы, которых не было у психологов и лингвистов прошлого. Картина возбуждения («вы­стреливания») нейронов произвела в психологии переворот, похожий на «открытие» микробов в медицине: то, о чем рассуждали или догадыва­лись, стало возможно увидеть.

В последние десятилетия нейрофи­зиологи получили средства буквально заглянуть под черепную коробку— по­явились мощные методы визуализации разных отделов мозга при тех или иных действиях, например функциональная магнитно-резонансная томография. Процессы, происходящие в сознании, физически соответствуют «выстрели­ванию» разных групп нейронов. Более того, теперь ученые видят возбуждение одного-единственного нейрона. В сво­ей книге Марко Якобони рассказывает о том, что наблюдается на клеточном уровне, кому и как удалось это рассмот­реть, и делает далеко идущие выводы о природе человеческого сознания.

Научный прогресс не обошелся без экспериментов с животными. Речь идет о наших близких род­ственниках — макаках. Их мозг ис­следовали с помощью вживленных электродов в университете Пармы, в лаборатории Джакомо Риццолатти, где в 1990-х годах работал Якобони. Тогда был открыт биологический механизм сопереживания — зер­кальные нейроны. Их обнаружили, когда четыре нейрофизиолога — сам Риццолатти, Витторио Галлезе,

Лео Фогасси и Лучано Фадига, — изучая мозговые процессы у макак, на участке коры головного мозга, ко­торый отвечает за моторику, случай­но натолкнулись на особые клетки. В отличие от «обычных» нейронов, ведавших движениями, эти активи­зировались, не только когда обезь­яна что-то делала сама (например, хватала еду и тащила ее в рот), но и когда смотрела, как то же действие выполняет экспериментатор. До это­го полагали, что функции действия и восприятия в мозге разделены: каждая закреплена за своей группой нейронов. Оказалось, что это не так: существуют «амбивалентные» ней­роны. Их и назвали зеркальными.

Позже подтвердилось, что такие нейроны есть и у человека. Именно они отвечают за понимание без слов, подражание, раннее обучение, эмпатию. Открытие зеркальных нейронов, в общем-то случайно сделанное ней­рофизиологами 20 лет назад, пере­вернуло прежние представления. Оно опровергает и гипотезу о врожден­ности большинства поведенческих схем и гипотезу о самодостаточности нашего сознания.

Как пояснил Якобони, здоровый человек внутренне как бы берет на себя действия окружающих, их мысли и эмоции, становится на их место. А если этот механизм поврежден, индивид теряет способность пони­мать чужие мотивы и намерения. Специалисты склоняются к мнению, что в этом — причина такого рас­стройства психики, как аутизм. Людям, страдающим этим заболеванием, труд­но соответствовать модели поведения, которая господствует в обществе.

Зеркальные нейроны играют важ­нейшую роль во всех социальных проявлениях человека. Например, при разговоре наше сознание «сцеп­ляется» с сознанием другого человека, мы словно подпитываем свои мысли и эмоции тем, что только что услышали от собеседника. В частности, благо­даря этому мы легко поддерживаем разговор, сколь бы долгим он ни был. А вот выступать с полуторачасовым монологом могут только трени­рованные ораторы или лекторы. Вероятно, и усиление агрессивности после просмотра фильмов со сце­нами убийств объясняется таким же «сцеплением» с героем фильма (по мнению автора, связь между показом жестоких фильмов и ростом насилия в реальной жизни доказана бесспорно). Мы вживаемся в образ, который видим на экране. Поэтому, кстати, запрещено показывать людей в рекламе алкоголя и сигарет.

Теория зеркальных нейронов объяс­няет, почему мы понимаем не только действия, но и намерения окружаю­щих. «Я поссорился с женой. Мы сидим на кухне, и вот она подходит к столу и берет в руку стакан. Что она собира­ется делать: выпить воды, поставить стакан в раковину или швырнуть им в меня?» — приводит пример Якобони. Наш мозг явно реагирует по-разному на одно и то же движение, если предви­дит разные результаты. Такой механизм есть уже у макак. В ходе опыта обезья­нам показывали экспериментатора: он брал фрукт и отправлял его себе в рот или же в корзинку на столе. Если корзинка была на месте, он всегда клал в нее, если нет — съедал. Присутствие или отсутствие корзинки было для мар­тышек сигналом о намерениях челове­ка. Оказалось, что при демонстрации движения, цель которого — проглотить фрукт, зеркальные нейроны макак реагировали иначе, чем при простом перекладывании. Зато в обоих случаях это были те же зеркальные нейроны, которые «выстреливали», когда те же самые действия совершал не экспери­ментатор, а сама обезьянка. Значит, зеркальные нейроны «специализирова­ны» не просто по разным движениям, но и по разным целям.

До того как ученые научились визуа­лизировать работу мозга, психология основывалась на исследовании реак­ций: испытуемым задавали вопросы или заставляли совершить свой выбор. Понятно, что при таких методах при­сутствует немалый «шумовой» эф­фект: люди говорят то, что от них хотят услышать ведущие, либо подражают лидеру, который появляется в каждом, даже временном коллективе.

У традиционных методов есть еще один минус: испытуемые выражают свои представления словами. Но при вербализации первоначальные мысли и чувства искажаются, ведь у рассказа своя логика. Психолог Джонатан Скулер экспериментально доказал, что «мысль изреченная есть ложь». В одном из его опытов испы­туемым показывали лицо, которое потом нужно было узнать на другой картинке. Одних просили описать это лицо, другие в это время просто ни­чего не делали. Оказалось, что те, кто проговаривал свои представления об увиденном образе, сохранили его в памяти намного хуже, чем осталь­ные: они гораздо реже правильно узнавали то же лицо. А в другом его эксперименте мужчины выбирали из двух женских лиц более привлека­тельное. Затем им снова показывали портрет и спрашивали: почему? Они пускались в объяснения, рассказывая, чем эта женщина приятнее, чем дру­гая, и не замечали, что во второй раз им подсунули не ту, что они выбрали изначально. Этот парадокс психологи назвали «слепотой выбора».

В частности поэтому, пишет Якобони, ненадежны все маркетин­говые исследования, при которых ис­пытуемые отвечают на вопросы. Зато, когда на сцену выходят нейромаркетологи, можно, просканировав мозг, уви­деть, что в нем происходит, и значит, понять, что на самом деле нравится человеку. Они видят отделы мозга, которые отвечают за предвкушение и получение «вознаграждения», то есть чего-то желанного и хорошего, и фиксируют реакцию этих отделов на разные стимулы, например на фо­тографии автомобилей. Оказалось, что мозг мужчины реагирует на изображение спортивной машины так же, как на фотографию красивой женщины. Особая группа нейронов связана со знакомыми брэндами. В одном эксперименте испытуемым давали попробовать два популяр­ных напитка — кока-колу и пепси и сравнивали активность мозга при «слепом» тесте и при условии, что испытуемые знают, что пьют. Оказалось, что мозг реагирует на брэнд особым образом: включается зона «исполнительного контроля», которая никак не отзывается, когда напиток пьют «вслепую». Кстати, при «слепом» тесте большинство испытуемых предпочитает пепси, а при открытом — кока-колу.

Марко Якобони тоже внес лепту в исследование нейромеханизмов брэнда. Он смотрел, какие рекламные ролики действуют сильнее прочих. Чем выше активность зеркальных нейронов при просмотре ролика, предположил Якобони, тем больше человек отождествляет себя с героем ролика, и значит, реклама действует на него сильнее. И опять оказалось, что сознательный выбор человека и реакция его зеркальных нейронов не совпадали: то, что больше всего нравилось испытуемым по их словам, оставляло зеркальные нейроны «рав­нодушными», и наоборот. «Конечно, можно предположить, что реакция мозга ничего не предсказывает в будущем покупательском поведе­нии, — пишет Якобони, — но вряд ли это так». Зеркальные нейроны прямо связаны с ощущением своего «я», то есть играют в сфере самых глубинных чувств. Поэтому они лучше любых слов предсказывают будущий выбор.

Зеркальные нейроны — это проек­ция самого себя во внешний мир: они «выстреливают» не только при показе милых сердцу брэндов, но и в ответ на стимулы, исходящие от «своей» политической партии. Пройдет еще несколько лет, и все начнут говорить о нейрополитике, нейроэтике и нейро-маркетинге. Нейрофизиологи будут идти нарасхват перед выборами и при запуске нового продукта.

Нейрологическая парадигма ста­новится популярной во всех науках о человеке. Эта терминология про­никла и в бытовой язык: человека с ярко выраженными аналитическими способностями называют «лево-полушарным», а с творческими —«правополушарным». О нейронной природе морали, веры, обучения и доверия к людям рассуждают журналисты, политики и педагоги. Появилось множество слов, начина­ющихся с нейро-: нейроэкономика, нейроэтика, нейросемантика, нейромаркетинг. Возможно, что таким качествам, как отзывчивость или восприимчивость, вскоре навесят ярлык «зеркально-нейронный».

Раз первооснова нашего поведе­ния — подражание, значит, свобода индивидуальной воли — во многом фикция, пишет Якобони. Стадный ин­стинкт заложен генетически. Он вшит в нашу подкорку прочнее, нежели лю­бой другой поведенческий механизм. Доказано, что уже в первые часы жиз­ни новорожденный повторяет жесты матери. И дальше мы идем по жизни лишь благодаря способности подра­жать и понимать других людей. А ее нам обеспечивают зеркальные нейро­ны, которые «работают» на бессозна­тельном уровне, вызывая действия и чувства, которых мы не контроли­руем. Открытие нейропсихологов заставляет иначе взглянуть на челове­чество. В частности, оно показывает, сколь искусственны все национальные и социальные барьеры, препятствую­щие взаимопониманию людей. «Но, к сожалению, политики редко прислу­шиваются к ученым», — заключает свою книгу Марко Якобони.

Получается, что свобода индивидуальной воли — во многом фикция.